Стоило только получить на руки приказ о переводе разжалованного офицера Хоффмана в корпус разведывательного отряда, как Эрвин понял: будут проблемы. Изучая его дело и выслушивая монотонный бубнеж полицейского, излагавшего суть ситуации вместо Доука (с ним Эрвин переговорил бы с куда большим желанием), он живо представлял себе, как разведчики встречают своего нового боевого товарища и насколько кровавое посвящение ему готовят. Из-за неисправностей привода, будь то тугой курок, поврежденный трос или проржавевшие крепления, в пасть к титанам попадало изрядное количество солдат, а учитывая, что большей неуравновешенностью по вполне понятным причинам славилась именно разведка, жизнь Хоффмана могла оборваться в одночасье. Достаточно увидеть, как меняются лица у бойцов при одном только упоминании о бывшем лейтенанте военной полиции.
Свои чувства и эмоции в связи с делом Генри сам Эрвин держал под замком, не смея даже размышлять на счет его виновности или невиновности. Подобные думы означали бы добровольную потерю контроля. Имея представление о закулисных занятиях полицейских и о подпольной жизни за стеной Шина, он, возможно, и допустил бы мысль о том, что из Хоффмана сделали козла отпущения, когда в полицейской системе вскрылась какая-нибудь очередная гнойная язва. Ведь кто-то же должен нести наказание в любом случае? Но не ему оспаривать решения суда и не ему совать нос во внутренние дела чужого подразделения. Сейчас Генри находился под его ответственностью, и в задачи Эрвина входило предотвратить нежелательный самосуд, пусть даже гибель многих смелых солдат была на совести новоиспеченного разведчика.
О своем приезде он не предупреждал, поэтому терпеливо дожидался появления Хоффмана, разминая озябшие после морозного воздуха пальцы. Мелкий снег, которым совсем недавно был припорошен висящий теперь на спинке стула форменный зеленый плащ, успел давно растаять от тепла каминного огня.
- Интересно, у нас все замешаны в воровстве или бывают исключения? - вопрос был риторический, но на Ривая Эрвин все равно посмотрел как-то слишком уж однозначно. Лишь бы из-за случая с ним наверху не начали считать нормой ссылать в разведотряд всех бандитов и карманников, какие только попадутся в руки полицейским. Из них не только не выйдет толк, но и репутация корпуса, которая и без того страдает из-за регулярного воя налогоплательщиков, окончательно скатится к нулю.

Хоффман шел по коридорам одного из штабов разведывательного корпуса, еле поспевая за солдатом, на спине которого красовались крылья свободы. Да уж. Доля злой иронии была в том, что с недавних пор Генри обязали носить именно этот герб. Но сейчас он все еще оставался одет в свою старую форму Королевской Полиции, теперь уже лишенную всех приобретенных годами верной службы знаков отличия, и думал, что неплохо бы вообще дожить до момента выдачи нового обмундирования.
В чеканящей походке и напряженной спине идущего впереди рядового легко читалось раздражение. Он встретил Хоффмана сразу по прибытии у ворот КПП. Странное дело: казалось, виновник массовых смертей легионеров интересовал скаута куда меньше, чем сопровождающий душегуба жандарм. Генри имел счастье наблюдать со стороны, как собачатся представители враждующих подразделений и уж было решил – все, сцепятся сейчас, как пить дать, но разведчик решил первым вспомнить о своих обязанностях, бросил в сторону офицера «Шагай за мной!» и резко развернувшись стремительно направился в сторону штаба. Проигнорировав грубость, Хоффман поспешил последовать за провожатым не став растрачиваться на пустые и никому не нужные слова. Слишком уж он замерз и устал за столь долгий путь. Стоило ли напрасно сотрясать воздух?
На дворе ведь давно стоял не май месяц. Предписанная уставом форменная шинель и тонкие стельки в сапогах едва ли спасали от холода - мужчина еще два часа назад перестал чувствовать пальцы ног, а зубы его отстукивали такую чечетку, что любой танцор позавидует. Промелькнула мысль - трясет-то его вовсе не от холода, но Хоффман тут же прогнал ее прочь и тихо выругался про себя, ведь душевное равновесие, которое он пытался обрести всю дорогу, было утеряно.
Происходившее казалось неправильным, неестественным, неправдоподобным, но, тем не менее, оставалось реальностью и происходило. Он попал в какой-то чужой кошмарный сон, и, как только свыкался с безумной фантазией сновидящего, все становилось только хуже.
Никогда еще полиция не проявляла такой оперативности, как с делом о его переводе в разведывательный корпус! В Бога душу мать! Десять суток! На исполнение решения суда было дано десять суток! Этого достаточно, чтобы надышаться перед смертью, а лейтенанту хватило бы и пяти… Но не двух дней! Когда утром без объявления войны пришли по его душу, он даже понять ничего не успел. Как сегодня? Почему сегодня? Неужели и правда все? Страшно, чего уж говорить, действительно страшно. Вот только, отступать поздно, да и некуда отступать. Хоффман не знал, кого бояться больше: разведчиков, с их жуткими лицами и нравами, или титанов. Великанов он не видел никогда, а вот с легионерами приходилось сталкиваться не раз, и ни одну из этих встреч Генрих не мог назвать приятной. Умирать от их рук не хотелось даже больше, чем хотелось жить.
Если бы не эта гнида, если бы не этот проклятый торгаш...
Интересно все-таки, знай Генрих заранее, к чему приведет его решение не марать руки чужой кровью, оставался бы он так же уверен, стоя в кабинете полковника и делая роковой выбор?  Хотелось верить, что да. Каков идиот. И ради чего все это? Зачем ему это нужно?
Злость на себя берет за подобные мысли. Черт возьми! Куда же делось его хваленые хладнокровие и твердость характера? “Ах, сэр Генри, наверное, закончились, когда Вы играли в благородство в зале суда, но Вы ведь и сейчас готовы в него поиграть, верно?”
Разведчик наконец-то остановился перед неизвестно куда ведущей дверью и повернулся к Хоффману лицом, чем и вывел офицера из раздумий. Генри вопрошающе посмотрел на провожатого, наивно полагая, что тот соизволит дать хоть какое-нибудь объяснение, но орел лишь наградил его горящим взглядом полных ярости и лютой ненависти глаз, сохраняя молчание. Казалось, скаут готов прямо сейчас голыми руками вырвать ему печень, выдавить глаза и сожрать еще бьющееся сердце, но отчего-то не делал этого. Похвальная сдержанность. И почему же рядовой до сих пор его не ударил?
«Потому что у него приказ», - ответил Хоффман сам себе, отворачиваясь от солдата и убирая падающую на лоб мокрую прядь волос. Отряхнув форму и прочистив горло, он постучался и вошел внутрь.
- Разрешите? – брови Генри поползли вверх, когда он увидел сидящего за столом военного, но прежде чуть не споткнулся о вполне материальный и тяжелый взгляд подпиравшего стену возле камина разведчика. Если бы взгляды убивали, этот бы убил. Невысокий человечек так закутался в форменный плащ, что сразу и не определить - мужчина это или женщина. Все вопросы относительно сей персоны отпали, как только Хоффман узнал командора Эрвина, в разговоре с которым вчерашний полицейский был заинтересован больше, чем игрой в гляделки с лучшим солдатом человечества, а по совместительству бывшим бандитом. Хотя, бывшими бывают жены или друзья, но никак не уголовники. После секундного замешательства старший лейтенант встал по стойке смирно, намереваясь отдать честь, и уже открыл рот, чтобы рапортовать, но тотчас захлопнул свою болтливую пасть. Вот ведь. Он до сих пор мыслил себя, как офицера. Генрих даже не задумывался до этого момента - старшего лейтенанта Хоффмана больше нет и не будет. А вот Генри все ещё был. Впрочем, и это поправимо. Мужчина качнул головой, выправился и все-таки четко и ясно рапортовал.
- Рядовой Хоффман прибыл для прохождения службы.

Отредактировано Henry Hoffman (2013-11-20 04:08:02)