Порой, начинает казаться, что тени погибших за стенами боевых товарищей следуют за тобой по пятам, дышат в спину своим хриплым, ледяным дыханием. Первое время это чувство здорово выбивает из привычной колеи, заставляя часами сверлить потолок взглядом, лёжа на койке, и мысленно возвращаться к событиям прошедшего дня, смаковать картины, способные вызвать рвотные потуги даже у человека со стальными нервами и литым желудком. Но постепенно глаза тускнеют, и душа умирает. Венец эволюции, человек умеет приспосабливаться к любым условиям жизни и, если необходимо, отрешится от всего человеческого, как бы абсурдно это ни звучало. Природа поможет. Со временем не останется ни сожалений, ни угрызений совести, все чувства начнут затухать, подобно фитилям истлевших свеч, пока в кромешном мраке не разгорится одна-единственная – инстинкт, стремление выжить.

Эрвину не то чтобы была отвратительна подобная перспектива, до поры, до времени мысли о ней попросту не приходили ему в голову. Перенасыщенные событиями дни не оставляли места думам о каком-либо будущем, пусть и отдалённом. Вновь оказываясь вдали от безумств «застенной» жизни, в мнимой безопасности человеческих городов, хотелось только одного – смыть с себя чужую кровь и дожить день, насладившись им в полной мере. Кто знает, возможно, он станет последним не только для тех, с кем он постоянно сражался бок о бок, но и для него самого. Однако даже среди мрачных прогнозов, время от времени, мелькали просветы. В честь одного из таких просветов Эрвин встретился с Нилом в одном из трактиров за стеной Шина. В том, что Доук поступил на службу в военную полицию, имелось немало плюсов: все заведения внутренней стены стояли на порядок выше прочих, так что все приглашения Эрвин принимал с удовольствием; контингент здешних жителей не переставал радовать глаз; но важнее всего была безопасность. Прежде он не осуждал своего тогда ещё сокурсника за сделанный выбор, когда его способности и отточенные навыки могли бы пригодиться разведотряду, теперь и вовсе был рад, что Нил оказался именно здесь. Увидеть, как очередной титан-девиант из садистского удовольствия отрывает ему конечности, разрывая все сухожилия и выворачивая суставы, а после откусывает половину тела и отбрасывает в сторону другую, больше напоминающую безобразный кусок мяса со свисающими с него, белеющими лоскутами форменных брюк, Эрвин не хотел.

Причиной встречи стало повышение – оба дослужились до капитанов и, само собой разумеется, не могли не отметить это знаменательное событие. Попойка не была грандиозной, скорее, - символической, в конце концов, им удалось вырваться в город всего на один день, и уже на следующее утро каждый из них обязался явиться к командованию в полной боеготовности. Знатное расстояние от Шины до штаба разведотряда, расположенного на прилегавших к стене Мария территориях, вынуждало Эрвина подняться как можно раньше, чтобы отправиться в обратный путь ещё засветло, поэтому пирушку пришлось свернуть довольно быстро. Разделились они сразу на выходе из трактира.

Направившись к постоялому двору, в котором заранее остановился, Эрвин рассматривал идущих навстречу людей, стараясь, чтобы его взгляд не задерживался на их лицах дольше положенного. В толпе беззаботных, улыбчивых горожан ему чертовски хотелось отыскать хотя бы несколько мрачных и угрюмых лиц, убедив себя в том, что далеко не все живущие здесь счастливы. Спрятанное глубоко внутри, ещё не до конца погашенное злорадство, словно змей, поднимало голову каждый раз, стоило молодому капитану Смиту оказаться здесь. Оно продолжало жить в нём, пока тот заострял внимание на разительном контрасте между каждой из стен. Жизнь здешних людей сильно отличалась от жизни тех, кто коротал свои дни в пределах стены Мария, и от жизни тех, чьи смерти ему не раз приходилось наблюдать и ловить при этом тёплые, кровавые брызги на своём лице. Никак не удавалось отгородиться от неизменно накатывавшего, будто приливные волны, чувства несправедливости. Хотя, стоило взглянуть на раскинувшуюся перед ним картину с другого ракурса, как становилось совершенно очевидно, что всему благополучию, всему достатку и возможности проживать отведённый срок в полной безопасности эти люди были обязаны тем молодым бойцам, что отдавали свои жизни ради них, ради человечества. Только в нынешние годы Эрвину постоянно приходилось себя одёргивать, чтобы ненароком не высказать своего мнения вслух.

Наверное, не стоило появляться на улицах Шины в униформе, следовало переодеться в гражданское, чтобы не мозолить глаза прохожим, ибо совсем скоро пришлось ловить на себе чужие взгляды: любопытные, подозрительные, недоверчивые. Если первые принадлежали простым зевакам, обычно не обремененным особыми заботами, и которые более других были подвержены влиянию красивых рассказов о доблестных подвигах разведки, то прочие отходили на долю торгашей и зажиточных горожан, чьи налоги, по их собственному мнению, растрачивались без какой-либо пользы и лучше бы оставались там, где они нужнее, - в родных карманах и кошельках. Эрвину не единожды приходилось выдерживать осуждающие взгляды, вонзавшиеся в спину будто ледяные сверла, и слышать, как за спиной причитает толпа, высказывая своё недовольство по возвращении разведотряда из очередного не увенчавшегося успехом похода. Разуверять в обратном никто и никогда не пытался, люди умные сами понимали, что не имело смысла каждый раз снаряжать новые экспедиции и набирать в корпус добровольцев, если бы это не приносило плодов.  Всё, что в такие моменты требовалось от морально разбитых солдат, - это стискивать зубы, молча, идти вперёд, ведя за собой открытые телеги с изувеченными останками павших товарищей, которых удалось найти и собрать, и игнорировать говор толпы. Но то жители стены Мария, не отличавшиеся особым достатком, они ближе остальных были к разведотряду, регулярно провожая его и встречая значительно поредевшим. А, вот, жителям здешних мест, где с проблемами были знакомы лишь самые ниимущие, ютящиеся на окраинах городов, принадлежали взгляды куда более колючие и недовольные, словно каждый из них в принудительном порядке пожертвовал половину своего кровно нажитого имущества на обеспечение "бессмысленных" вылазок за стену. Нашивка с гербом разведывательного корпуса на кителе Эрвина быстро превратилась магнит.

Никак не изменившись в лице, он ускорил шаг и в тот же миг с кем-то столкнулся: выскочивший из толпы человек возник перед ним столь неожиданно, что сперва Эрвин решил, будто сам налетел на него, забывшись, да и алкоголь увёл голову в сторону. Худощавый, юркий, невысокого роста - показался обычным подростоком, забредшим на центральные улицы в поисках наживы (и предположение оказалось практически верным). Эрвин не стал бы задерживать на нём внимание, даже услышав далеко не юношеский голос, но пальцы сомкнулись на чужой руке, чуть выше локтя, ещё до того, как он осознал,  зачем вообще решил остановить его, и до того, как вора снова поглотила разношерстная толпа, из недр которой он вынырнул несколькими секундами ранее.

- Подожди, - негромко окликнул Эрвин, повернувшись в полоборота. Внешне мужчина действительно оказался очень молод, хотя при ближайшем рассмотрении на мальчишку явно не походил, подобное сравнение было бы, пожалуй, оскорбительным. Зато выражение глаз вопреки моложавому виду выдавало если не возраст, то большой жизненный опыт, лежавший тяжелым отпечатком на мрачном лице. Эрвин замешкался. Такие же глаза ему приходилось встречать чуть ли не у каждого второго бойца разведотряда: отрешенные, пустые, смотрящие словно сквозь людей и предметы.
Кто ищет - тот всегда найдет. Правда, он не предполагал, что на его случайную мысль, брезжущую где-то на границе сознания, жизнь отзовется так скоро. Вечер сегодняшнего дня можно было считать одним из немногих переломных моментов для разведки.

Через считанные мгновения после того, как Эрвин рефлекторно поймал вора, его вниманием, наконец, завладел собственный кошелек, сжимаемый тем в свободной руке.
"Ах, вон оно что".
Искать человека, недовольного жизнью, и оказаться им же и ограбленным - ирония судьбы напополам с законом подлости. Благотворительностью новоиспеченный капитан не занимался даже спьяну, тем более, жертвуя нуждающимся свое жалование, но вряд ли ему собирались его возвращать, подчинившись совести и стыду. Положение складывалось идиотское. Не просить же вернуть? А подводить к патрулирующим улицу полицейским, маячившим неподалеку, чтобы вору впоследствии отрубили руку или просто избили, Эрвину не больно хотелось. Не сказать, что он был жалостлив, - это чувство атрофировалось у него ещё в первые годы службы в разведывательном корпусе, - однако придерживался мнения, что потерянным для общества людям всегда можно найти место, где они смогут принести пользу, проявив себя с лучшей стороны. Молниеносно проносившиеся в голове раздумья о чужой судьбе вылились в минутное замешательство, из-за чего хватка Эрвина несколько ослабла, предоставив вору удачную возможность вырваться и удрать с наживой. Но насколько удачно он промчится мимо полицейских - еще большой вопрос.